я об этом. Может пойдём, а может погодим. Жизнь покажет. Видишь, как оно перевернулось. Разбито войско. Екатериновские полки всё ближе и ближе. Чем закончится – неизвестно. Плохо всё. О себе и о семье подумать нужно, спасаться нужно. В дом не приглашаю, вдруг заметит кто, что я тебя привечаю. Ты всё-таки полковник мятежного войска! – ответил Муса.

– Эх! Вот так дело! Ты же Муса тоже полковник. На всех военных советах сиживал, а теперь в кусты. Меня боишься! От соседей хоронишься! Плохо это. Надо идти за Государем, вместе с полком. Смотри у меня, Муса, когда увижу в Сакмаре Емельяна Ивановича, доложусь о твоих сомнениях. Не простит он, – строго подвёл итог разговора Хлопуша, развернулся и пошёл к возу.

– Эй, Афанасий Тимофеевич, а что один ты едешь? Где охрана твоя? Где полк? – вслед уходящему Хлопуше, крикнул Муса.

Сев на повозку, Хлопуша не ответил. Тронул лошадей и поехал по слободе в сторону Сакмары, не отвечая на вопросы жены, взволнованной настроением своего бесшабашного мужа.

«Вот так вот. Предательство кругом. Клялись все царю-батюшке в преданности, а как жареным запахло, враз разбежались. Но нет, напрасно предаёте, подлые души. Это ещё не конец. Пугачёв вновь соберёт силу и тогда Муса на коленях приползёт», – думал Хлопуша, следуя по слободе.

Однако атаман просчитался в отношении себя. Зря он останавливался в слободе. После его отъезда Муса быстро вызвал к себе ближних людей. Кратко переговорив, они решили схватить ближнего человека Пугачёва и доставить губернатору. Взамен получить прощение за своё участие в бунте против престола. Не успел Хлопуша выехать за пределы слободы, как был схвачен предателями. Потом помещен под охрану, в одном из сараев слободы. В дальнейшем доставлен вместе с семьёй в Оренбург, к генерал-губернатору Рейнсдропу. Вновь Хлопуша оказался там, откуда был отпущен. В остроге. Около четырёх месяцев шёл допрос полковника мятежного войска, Хлопуши. Он честно рассказывал следствию про своё житьё бытие. Про друзей и товарищей ни слова лишнего не сказал. Ни с кем не спорил, никого не клял, не ругал. Унижения терпел, оскорбления не воспринимал. Жил в остроге, как будто бы и не было никогда Хлопуши на этой земле. Своими мыслями питал и разум, и волю. Однажды его вызвали на особый допрос. За столом допросной комнаты сидел важный человек, незнакомый по прежнему дознанию. На столе стояла водка, две чарки и несколько тарелок с пирожками, картошкой, варёным мясом и соленьями.

– Садись к столу, Афанасий Тимофеевич. Изголодался, небось, в остроге. Харчи в тюрьме скудные, хлеб да вода, вот и вся еда, – заявил неизвестный господин.

Хлопуша присел осторожно на замурованный в пол табурет, за край стола. Человек улыбнулся и продолжил свою речь.

– Наслышан о тебе, наслышан. Ты, Афанасий, герой. Давай познакомимся. Я из Санкт-Петербурга прибыл. Из главной следственной комиссии. Являюсь коллежским асессором. Зовут меня Скворец Иван Михайлович. По твою душу персонально отправили. Разговор особый имеется. Вот видишь, как тобой интересуются в Петербурге. Известная ты личность, поэтому и подход к тебе особый, уважительный. Давай-ка выпьем и поговорим по душам, – мило улыбаясь, предложил незнакомец.

– Отчего же не выпить. К разговору всегда готов, коли меня в самой столице уважают. Даже и представить не мог, что я такая известная фигура, – ответил Хлопуша, изголодавшийся по еде и водке, сидя в остроге.

Коллежский асессор и государственный преступник, Афанасий Тимофеевич Соколов, он же каторжный Хлопуша, выпили. Затем Хлопуша хорошо закусил. Он понимал, что добром эта встреча не закончится. Не зря по его душу приехал чиновник, к предательству склонять будет. Но решил насладиться хорошей едой, возможно, в последний раз.

– Афанасий Тимофеевич, правду говорят, что ты в войске мятежника и самозванца всем обозом заведовал? Пушки и пороха с заводов доставал. Правда, что самозванец тебе доверял, как ближнему человеку? Любил тебя и на военные советы приглашал, – уточнил Скворец, наливая следующую чарку.

– Было дело, – кратко ответил Хлопуша и не дожидаясь разрешения, выпил налитую чарку.

– Молодец, что не врёшь. Но об этом я всё знаю, это мне не интересно. Расскажи-ка мне, как ты деньгу чеканил и где. Многие бунтовщики на допросах показали, что имел ты свой монетный двор. Если честно расскажешь и покажешь, где тот монетный двор стоит, то заслужишь себе прощение. Я сделаю так, чтобы ты сбежал по дороге. Искать тебя не станем. Тайга и просторы наши большие, укроешься, если захочешь. Навыки у тебя имеются, всю жизнь по тюрьмам и каторгам. Народ говорит, что только трое знали об этой тайне. Сам самозванец, Максим Шигаев и ты, – хитро заявил коллежский асессор, наливая вновь водки.

– Расскажу. Но и вы мне ответьте. А что, правду говорят, что графа Воронцова-Шигаева поймали и содержат здесь, в Оренбургском остроге? – уточнил Хлопуша, выпив и не забывая закусывать.

– Полная правда. В апреле разбил генерал-поручик, князь Голицин Петр Михайлович, самозванца под Сакмарой. Как ты говоришь, граф Воронцов, он же Максимка Шигаев, бежал с казаками. Да потом, через неделю, этот Максимка Шигаев, главный судья Пугачёва, атаман и яицкий казак, был схвачен. Затем доставлен сюда, в Оренбург. В остроге содержится. А что? Зачем тебе об этом знать? Сильно дружны были? – уточнил, нахмурившись Скворец.

– Соображаю я, что если вы меня господин, коллежский асессор, про монетный двор спрашиваете, то тайну Максим не выдал. Так ли это? – уточнил Хлопуша, наливая себе водки собственноручно.

– Какое тебе дело до этого. Я тебе жизнь предлагаю. Если нет, будешь казнён. Да не просто казнён, а страшной смертью, – ответил Скворец, не мешая Хлопуше выпить чарку.

– Я, конечно, жить хочу. Всё вам расскажу и покажу. Только я знаю не всё. Половину тайны знает только сам Максим. Он тайное место знает, новое. Ему Император приказал в новое место переместить монетный двор, когда из Берд уходили. Позовите его. Я его уговорю всю правду рассказать. Только дайте нам вначале вдвоем пошептаться. Вы за дверью постойте, – ответил Хлопуша, выпивая вновь.

– Хорошо. Но смотри, не сносить тебе головы, если смеяться вздумал, – подозрительно ответил Скворец и отдал распоряжение нижнему чину привести в комнату для допросов Шигаева.

Через некоторое время привели Максима Шигаева. Был он худ и весь в синяках от избиения на допросах. Осмотрев Хлопушу за столом с едой и водкой, Шигаев закричал: «Что, пёс бездомный, в предатели заделался? Забыл клятвы. Ух ты! Иуда». Коллежский асессор вышел. Было слышно, что он находится за дверью и подслушивает.

– Подойди, Максимушка, дело есть, – сказал Хлопуша, не отвечая на оскорбления.

Шигаев подошел. Было видно, что каждый шаг ему даётся с трудом.

– Вот что, брат мой. Давай выпьем напоследок и обнимемся. А тайна пусть с нами умрёт. Верны будем своему слову. Зачем мне предавать? Просто решил в последний раз брата и друга увидеть. Да и поесть всласть и выпить за счёт Императрицы и губернатора, – заявил Хлопуша.

Два мятежника быстро налили водки, выпили и обнялись. Затем повторили. Хорошенько закусили. Вошёл коллежский асессор с помощником.

– Ну что, надумали, каторжане? – угрюмо уточнил он у бунтовщиков.

– Надумали мы тебя послать к едрене фене. Не знаем мы ни про какие монетные дворы. Сказки это всё. Дурень ты и есть дурень, хоть и из столицы. Морда у тебя тупая, свиная. Свинья не родит бобра, а сова не высиживает орла. Ничего у тебя не получится. Ишь ты, за секретами и тайнами приехал! Водкой и свободой решил предательство купить. Пугачёвские полковники предателями быть не могут, – улыбаясь, ответил Хлопуша.

– Коли так, готовьте к казни бунтовщика и мятежника Хлопушу. Шигаева под конвоем в Москву. Там генеральное следствие учиним. Всё узнаем. Казнить этого каторжного завтра же, голову отсечь! – раздражённо закричал Скворец, приказывая помощнику.

– Зря зверствуешь Иван Михайлович! Добром это не кончится, – заявил Хлопуша, посмотрев озорными и пьяными глазами на Скворца.

– Не тебе грязному лапотнику меня учить! Не тебе крысе подземельной, мне советы давать! Молчи, подлая собака, пока все ногти из пальцев